Пятое Евангелие - Страница 22

Грусс кивнул своему помощнику. Тот поднялся и открыл дверь. В кабинет вошел один из смотрителей Лувра, что можно было

определить по серой униформе и фуражке. Мужчина назвал свое имя, после чего Грусс спросил его, сделав в сторону профессора движение рукой, узнает ли он задержанного.

Служитель музея кивнул и добавил, что этот человек подошел к картине Леонардо, достал стеклянный флакон и выплеснул содержимое на полотно. Но не на лицо изображенной женщины, в и область декольте. Прежде чем смотритель смог вмешаться и задержать преступника, тот исчез.

– Что он сделал с бесценной картиной!.. – воскликнул он в конце своей речи.

Служителя музея вывели из кабинета, и Грусс задал Фоссиусу вопрос:

– Что вы можете заявить по этому поводу?

– Все верно! – ответил профессор.

Комиссар и оба его помощника переглянулись.

– То есть вы признаете, что облили кислотой картину Леонардо да Винчи «Мадонна в розовом саду»?

– Да, – подтвердил Фоссиус.

Столь неожиданное признание озадачило комиссара настолько, что он беспокойно заерзал на стуле, словно сидел на горячем камне. Наконец он пришел в себя и заговорил заметно изменившимся голосом, в котором явно чувствовалась фальшивая любезность. Тоном, каким говорят с ребенком, комиссар спросил – Возможно, вы будете столь любезны, месье, и поведаете нам, что заставило вас так поступить? Я имею в виду, имелись ли у вас какие-то особые причины совершить это преступление?

– Конечно, причины у меня были! Или вы думаете, что я способен совершить подобное от скуки?

– Очень интересно! – Грусс привстал из-за массивного письменного стола, оперся на локоть и с иронической улыбкой сказал: – Профессор, мне не терпится услышать ваш рассказ!

При этом комиссар выделил слово «профессор», словно опасался услышать слишком научное объяснение, которое никто не смог бы понять.

– Я опасаюсь, – начал Фоссиус, не торопясь, – что если расскажу всю правду, то вы посчитаете меня сумасшедшим.

– Я этого действительно опасаюсь, – прервал его Грусс. – Более того, я опасаюсь, что независимо от смысла вашего объяснения в любом случае буду считать вас сумасшедшим, месье.

– Именно это я и имел в виду, – чуть слышно пробормотал Фоссиус.

Возникла длинная пауза, в течение которой задававший вон росы и отвечавший на них молча смотрели друг на друга, думая каждый о своем. Груссу действительно не терпелось узнать, какой мотив был у этого сумасшедшего профессора. Фоссиус же боялся, что любое объяснение, данное им, не будет воспринято всерьез, в результате чего с ним будут обращаться как с ненормальным. Как он должен себя вести?

В надежде спровоцировать Фоссиуса и таким образом получить ответ Грусс заметил:

– Мне сказали, что непосредственно перед задержанием вы вели себя так, словно собирались прыгнуть с Эйфелевой башни. Это действительно так?

– Да, все верно, – ответил Фоссиус и уже в следующее мгновение пожалел об этом признании, поскольку осознал, в какое опасное положение сам себя поставил. Реакция не заставила себя ждать.

– Вы наблюдаетесь у врача? – поинтересовался Грусс холодно. – Я имею в виду, страдаете ли вы от депрессий? Вы можете без опасений рассказывать обо всем. В любом случае мы об этом узнаем.

Фоссиус торопливо ответил:

– Нет, ради бога! Не пытайтесь сделать из меня сумасшедшего! Я абсолютно нормален!

– Успокойтесь, успокойтесь, – Грусс поднял обе руки. – Не питайте ложных надежд. Если вас признают невменяемым, возможно, вы сможете избежать тюрьмы.

Слово повисло в помещении, словно облако холодного сигаретного дыма. Невменяемость. Фоссиус начал задыхаться. Ухмылка комиссара, бесцеремонная и презрительная, явно говорила, что он наслаждается реакцией профессора. Фоссиус никогда, даже в самом страшном сне, не мог себе представить, что его будут считать невменяемым и даже – а это было еще хуже – обращаться с ним как с сумасшедшим.

Что оставалось делать Фоссиусу? Как это часто бывает в жизни, и данный случай лишнее тому доказательство, правда казалась наименее правдоподобной. Его выслушают, посмеются и, прежде чем он сможет предоставить какие-либо доказательства, подтверждающие его объяснение, посадят в камеру. Его, бедного спятившего профессора… Как называется эта наука? Компаративистика?

Поэтому Фоссиус пытался отвечать на все вопросы, поставленные Груссом, как можно более общими фразами. Не произойти впечатление человека, у которого не все в порядке с головой, было его единственной целью на данный момент. Честно шпоря, подобные допросы он представлял себе совсем иначе. Жесткими и безо всякого намека на жалость. Как показывали в фильмах. В этой же полупустой комнате на третьем этаже полицейской префектуры все было совсем наоборот: полицейские вели себя достаточно дружелюбно, можно даже сказать, предупредительно, словно это был не допрос, а собеседование перед принятием на работу. Фоссиус заметил, что ни Грусс, ни его помощники не делали записей и не вели протокол, хотя он не раз во время своего рассказа упоминал даты и названия городов, имевшие отношение к его прошлой жизни.

Профессор был слишком взволнован, чтобы определить истинную причину такого поведения. Осторожность и желание во что бы то ни стало не дать повода считать себя невменяемым настолько поглотили все мысли и все внимание Фоссиуса, что он был словно слепой и глухой, совершенно не замечая очевидных вещей.

Неожиданно в кабинет вошли два человека, одежда которых совсем не ассоциировалась с полицейской префектурой. Один из них держал в руках небольшой чемоданчик, второй – широкие ремни. По сигналу комиссара они подошли к Фоссиусу подняли его со стула, словно профессор был каким-то хрупким предметом, и одновременно сказали: «Месье, сейчас мы с вами немного прогуляемся. Просим пройти с нами».